Моральный кодекс дворянина и человека. "в идеале честь являлась основным законом поведения дворянина. Физическая сила и ловкость

Меня обворовывают точно так же, как и других, но это хороший знак и показывает, что есть, что воровать.

Екатерина II, частное письмо, 1775 г.

Дворяне считали самих себя лучшими людьми государства. Были у них такие основания или нет, но они об этом говорили. А. С. Пушкин полагал, что смысл дворянства именно в этом: быть самыми совершенными, самыми образованными и самыми приличными людьми в России.

Для того им и дают привилегии, отделяющие от простолюдинов, имения, дающие им возможность жить, не беспокоясь о куске хлеба.

Разумеется, выдающиеся личности редко рождались и среди дворян, большая часть этих людей были самыми обычными мужчинами и женщинами, не совершившими ничего исключительного.

Но вот кодекс чести. Он действовал. Дворянин не мог сделать много такого, что прощалось простолюдину, но не прощалось ему. Потому что дворянин. Потому что на то и даны чины, имения и привилегии.

Кавалергард русской армии времен Петра. Эталон дворянской чести. Мы же помним, увы, только то, что «кавалергарда век недолог, и потому так ля-ля-ля… ля-ля, откинув полог, и все ля-ля-ляля-ля…»

В наше «демократическое» время полагается по инерции советских времен считать, что дворяне «на самом деле» не были лучшими людьми России и что их привилегии и богатства даны совершенно напрасно, ни за что. Классовый, понимаете, принцип! На это я могу посоветовать только одно… А поезжайте вы, ребята, в Азов. Там отлично сохранились стены турецкой крепости высотой так 25-30 метров. Стоят там бомбарды… диаметром до 80 сантиметров.

Дальше - понятно. Берем лестницу… длиной 30 метров она будет весить кило 150… Вот такую и берем вдвоем-втроем. Шпагу в зубы и - вперед. На стены! Оттуда падают бомбы, льют смолу и кипяток, стреляют, лестницы специальными рогатинами отталкивают - и вбок, и твой походный товарищ уже корчится внизу с переломанным позвоночником. А ты лезь! И не просто лезь - пистолеты на поясе. Шпага в зубах! Лезь, подбадривая солдат-мужиков, организуя подчиненных, вытаскивая по ходу раненых. Долез? Пистолеты выхватил, дым, гарь, кровища, свинец - в упор, шпагу наголо - вперед! Турок еще полно на стенах, и сдаваться они не собираются. Пенициллин и обезболивающее, кстати, еще не изобрели, поэтому каждая вторая рана - это гангрена и ампутация, а каждая третья, даже по современным меркам небольшая, - смерть в диких мучениях, как у князя, олигарха и дворянина в…цатом колене Андрея Болконского. Страшно? Не хочется? Нечего ерепениться. Сдюжили? Поздравляю, вы дворяне.

Но мы отвлеклись. Вернемся к той самой дворянской чести, кою с молоду беречь должно. Кодекс чести, среди всего прочего, исключал любой бесчестный способ обогащения. Дворянин строил свой «карьер»так, чтобы не только его самого, но и его предков и его потомков нельзя было ни в чем упрекнуть. Предков - что произвели на свет скверного отпрыска. Потомков - что происходят от негодяя.

Этот очень строгий, очень жесткий кодекс чести мог в ряде случаев прямо требовать предпочесть гибель продолжению жизни. Честь важнее физического существования.

0 том, как жестко действовал кодекс чести, читателю в общем-то известно: это очень исторично описано в «Капитанской дочке» Пушкина. Александр Сергеевич опирался на факты: за время пугачевщины больше 300 дворян обоего пола были повешены за то, что отказались присягать Пугачеву - «чудесно спасшемуся Петру III». В точности так, как капитан и капитанша (!) Мироновы. Пугачевцы выстраивали дворянские семьи под виселицей, сначала вешали мужей на глазах жен и детей. Потом матерей на глазах детей. Иногда начинали с детей - может, это на родителей произведет впечатление? Так вот: не сохранилось в истории НИ ОДНОГО описанного случая, чтобы папы и мамы (мамы тоже, подчеркну это) спасали ребенка ценой ложной присяги.

При этом рядовые солдаты, вчерашние мужики, конечно, обычно предавали, «признавая» в Пугачеве «истинного царя». Но что удивительно, они потом, после подавления бунта, обычно… возвращались обратно «на государеву службу», и их брали! Ну что же, что дали слабину, изменили присяге? Мужики. Что с них взять. Нет в них настоящей чести, что поделаешь.

А из коренного дворянства только 1 (один) человек струсил под виселицей и пошел служить Пугачеву. После поражения самозванца кинулся спасаться: ведь он вовсе не был «идейным» врагом Екатерины. Ну, сперва струсил, предал, а потом уже выхода не было. Фамилия этого исторического персонажа - Шванвич. У Пушкина он Швабрин, и все современники сразу узнавали, о ком речь. Кстати, в «Капитанской дочке» Пушкин и историю дуэли Швабрина не придумал: в действительности был такой же случай нарушения правил дуэли только не самим Шванвичем, а его отцом. Случай был по тем временам нашумевший. Отец Шванви-ча разрубил лицо Алексею Орлову, тому самому фавориту Екатерины Великой, когда тот оглянулся на вскрик.

До конца дней лицо Алексея Орлова «украшал» страшный шрам от уха до угла рта. На непривычных людей его улыбка действовала жутко. Шванвича-старшего простили: он сумел убедить общество, что воспользовался оплошкой противника «случайно», рубанул одновременно со вскриком.

Вот так невольно и возникает подозрение: а может, все же подлость - качество наследственное? Может, и правы были наши предки, когда судили о человеке не только по его собственным качествам, но и по образу жизни его родителей и прародителей? Передаются же многие качества даже чисто генетически, а уж тем более - путем воспитания?

Во всяком случае, когда судили Шванвича-младшего, ему припомнили и подлость, совершенную его отцом. И уже не простили. То, что прощалось простолюдину, которого зачастую даже не наказывали, а просто ставили обратно в строй, никак нельзя было простить дворянину. Ни при каких обстоятельствах.

Трудно описать полную меру презрения к Шванвичу всего общества. Шванвич политически умер. Когда его вели в кандалах в суд, женщины старались не коснуться его даже краешком платья. Никто к нему не обращался и не отвечал на его слова, кроме членов суда.

По приговору его не казнили, а сослали в Туруханский край навечно. Умерла Екатерина, процарствовал Павел, взошел на трон Александр, отгремела война с Наполеоном… Шванвич жил. Никто из Государей, несмотря на традицию, по восшествии на престол его не помиловал. Живой покойник догнивал на берегу Енисея, в лесотундре, добрые сорок лет.

Русские дворяне, в том числе и самые высокопоставленные, не могли быть «исконно» вороваты уже потому, что берегли фамильную честь. Да, они не были бескорыстны, они работали на результат, в том числе и на получение чинов, имений, пожалований, наград. Им хотелось «сделать карьер», и, конечно, далеко не все они пользовались для этого только благородными способами.

Дворяне услуживали старшим по чину, прогибались перед начальниками, женились на богатеньких невестах и прибегали к разного рода мелкому жульничеству, чтобы набить себе цену. Но вот воровать… Присваивать чьи-то и даже казенные деньги…

С точки зрения знаменитого французского дипломата Талейрана русские придворные были «странными». В том числе и потому, что «не брали». Такие же «странности» наблюдал за русскими и прусский король Фридрих Великий, и посланник Лесток, сыгравший немалую роль в заговоре, приведшем на трон Елизавету.

Впрочем, у нас и цари тоже странные. Скажем, государственный бюджет Франции в 1720 году составлял 5 миллионов ливров.

Состояние же родственника короля, герцога Орлеанского, оценивалось в 114 миллионов ливров, а его долги - в 74 миллиона ливров. Легендарные алмазные подвески, подаренные королем супруге, стоили порядка 800 тысяч ливров.

Здесь что интересно: высшее французское дворянство вело себя в точности как в России - временщики. Классический отечественный пример вора у трона - конечно, Алексашка Меншиков. 14 миллионов насчитывало его состояние на момент «конфискации» в 1727 году. И нет уверенности, что все полностью нашли.

Но кто есть Меншиков - «полудержавный властелин»? Пирожник? Сын то ли конюха, то ли солдата? Типичный для нашей истории временщик.

Увы, на наше многострадальное государство сваливались порой всякие Меншиковы, Шафировы,Ходорковские, Березовские, Гусинские. Цена этим личностям понятна: фарца без роду и племени, мгновенно вознесенная из «младших научных» и пирожников в хозяев страны. Грабь награбленое. В любой момент низвергнут, посадят, сошлют.

Но есть же разница между временщиком и «имеющим все права» потомственным аристократом. Поэтому сравнивать Меншикова с французскими принцами крови как-то некорректно. То, что еще «простительно» временщику-хапуге, как-то дико смотрится у тех, кто поколениями стоит у трона, у самих наследственных владык Королевства Французского. Аристократии, предки которой еще в Крестовых походах участвовали.

В общем, так или иначе, сами короли и их родственники во Франции всегда были значительно богаче возглавляемого ими государства.

Бюджет Российской империи в 1899 году достиг астрономической цифры: 1,5 миллиарда рублей.

А стоимость имущества царской семьи - по максимальному подсчету - 125 миллионов рублей. Тоже не по-детски - 8 %… Но с французами не сравнить.

Мораль: русские цари были намного беднее возглавляемого ими государства. Хорошо известно, что во время первой переписи 1897 года Николай II написал в графе «род занятий»: «Хозяин земли русской».

М-м-да. Сомнительно, Ваше Величество! Какой же Вы хозяин, когда на все ваше многочисленное семейство совокупного состояния - лишь максимум 8 % приходится, а по другим источникам - 2-3 % годового государственного бюджета.

Сразу внесу ясность. Государь император, конечно, РАСПОРЯЖАЛСЯ в России по закону и с учетом некоторых ограничений, установленных законами, практически всем имуществом Государства. Но именно - распоряжался. Не владел. Члены императорского дома были богатейшими людьми, и их содержание обходилось российскому бюджету в копеечку,но государственная казна - это одно, а их личный карман - совсем другое. Право распоряжения императором госсобственностью - это отчасти то же право, которым и сегодня, только с большими ограничениями по закону, имеет, например, Президент России. Разница лишь в том, что у Президента это право ограничено по времени, на срок полномочий, и не получено по наследству, а делегировано напрямую народом путем прямых выборов.

Но не придет же никому в голову сегодня сказать о Президенте России - «хозяин земли русской», хоть он и является отчасти тем же распорядителем государственной собственности, кем и был, скажем, Николай Александрович Романов.

Итак, странные они были, наши цари.

И сановники у них тоже были странные.

Брали ли взятки высшие русские сановники? Как правило, нет. Крали ли они казну? Скорее, некоторые из них пользовались казной, и то в основном умеренно и осторожно. В каждую эпоху и для каждого слоя и ранга существовали свои мерки того, что можно и что нельзя. Эти «понятия» не имели ничего общего с писаным законом, но как раз его сановники не нарушали никогда. Они знали - иначе их перестанут уважать. С ними будет как со Шванвичем - наступит гражданская смерть. Даже без ссылки или конфискации, без исключения из дворянского сословия и без лишения чинов… Они просто перестанут существовать для своего сословия. Для них исчезнет все, что было их миром всю жизнь.

Источник:

«Русский аристократ 19 века — это совершенно особый тип личности. Весь стиль его жизни, манера поведения, даже внешний облик — несли на себе отпечаток определенной культурной традиции. Именно поэтому современному человеку так трудно его «изобразить»: подражание лишь внешним особенностям поведения выглядит нестерпимо фальшиво. Для того, чтобы представить себе русского дворянина в его живом облике, необходимо видеть связь между правилами поведения и этическими установками, принятыми в его кругу. Дворянство выделялось среди других сословий русского общества своей отчетливой, выраженной ориентацией на некий умозрительный идеал.

«Дворянское воспитание» — это не педагогическая система, не особая методика, даже не свод правил. Это, прежде всего, образ жизни, стиль поведения, усваиваемый отчасти сознательно, отчасти бессознательно: путем привычки и подражания; это традиция, которую не обсуждают, а соблюдают. Поэтому важны не столько теоретические предписания, сколько те принципы, которые реально проявлялись в быте, поведении, живом общении.

Правило «служить верно» входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона.

Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение дворянина в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств: «Кому много дано, с того много и спросится».

Решающая установка в воспитании дворянского ребенка состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал. Быть храбрым, честным, образованным ему следовало не для того чтобы достичь чего бы то ни было, а потому что он дворянин, потому что ему много дано, потому что он должен быть именно таким.

Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь. Согласно дворянской этике «честь» не дает человеку никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие. В идеале честь являлась основным законом поведения дворянина, безусловно, и безоговорочно преобладающим над любыми другими соображениями, будь это выгода, успех, безопасность и просто рассудительность.

Демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения — считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. «Люди порядочные — утверждал Честерфилд, — никогда не дуются друг на друга».

Нарушить данное слово — значило раз и навсегда погубить свою репутацию, потому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. В этой обстановке повышенной требовательности и — одновременно — подчеркнутого доверия воспитывались дворянские дети. П. К. Мартьянов в своей книге «Дела и люди» рассказывает, что адмирал И. Ф. Крузенштерн, директор морского корпуса в начале 1840-х годок, прощал воспитаннику любое прегрешение, если тот являлся с повинной. Однажды кадет признался в действительно серьезном проступке, и его батальонный командир настаивал на наказании. Но Крузенштерн был неумолим: «Я дал слово, что наказания не будет, и слово мое сдержу! Я доложу моему государю, что слово дал! Пусть взыскивает с меня! А вы уж оставьте, я вас прошу!»

Дворянский ребенок, которому в семье внушались традиционные этические нормы, испытывал потрясение, сталкиваясь с невозможностью следовать им в условиях государственного учебного заведения, где обычно получал опыт самостоятельной жизни.

Если «стимулом всей жизни» является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становится не результаты, а принципы. Дворянская этика требовала уважения прав личности независимо от служебной иерархии.

С малых лет воспитанное убеждение «не смеете оскорблять!» постоянно присутствовало в сознании дворянина, определяя его реакции и поступки. Щепетильно оберегая свою честь, дворянин, конечно, учитывал чисто условные, этикетные нормы поведения. Но главное все-таки в том, что он защищал свое человеческое достоинство. Обостренное чувство собственного достоинства воспитывалось и вырабатывалось в ребенке целой системой разных, внешне порой никак между собой не связанных требований.

Заслуживает внимания и то значение, которое придается храбрости, и уверенность, что ее можно воспитать, выработать путем волевых усилий и тренировок. Независимо от рода деятельности храбрость считалась безусловным достоинством дворянина, и это учитывалось при воспитании ребенка. Мальчик 10-12 лет должен был ездить верхом наравне со взрослыми. Хотя матери плачут и просят отцов поберечь сына, их протесты выглядят как ритуал, сопровождающий это обязательное для мальчика испытание. Молодые женщины гордились своим умением хорошо ездить верхом.

Храбрость и выносливость, которые требовались от дворянина, были почти невозможны без соответствующей физической силы и ловкости. Неудивительно, что эти качества высоко ценились и старательно прививались детям. В Царскосельском лицее, где учился Пушкин, каждый день выделялось время для «гимнастических упражнений»; Лицеисты обучались верховой езде, фехтованию, плаванью и гребле. Прибавим к этому подъем в 7 утра, прогулки в любую погоду и обычно простую пищу.

С. Н. Глинка вспоминал: «В малолетнем возрасте нас приучали ко всем воздушным переменам и, для укрепления телесных наших сил, заставляли перепрыгивать через рвы, влезать и карабкаться на высокие столбы, прыгать через деревянную лошадь, подниматься на высоты». К девочкам в этом смысле было куда меньше требований, но и у них физическая изнеженность отнюдь не культивировалась. А. П. Керн отмечает, что каждый день после завтрака их вели гулять в парк «несмотря ни на какую погоду», гувернантка заставляла их лежать на полу, чтобы «спины были ровные».

Чем отличаются тренировки и закаливание дворянских детей от современных занятий физкультурой? Отличие в том, что физические упражнения и нагрузка призваны были не просто укреплять здоровье, но способствовать формированию личности. В общем контексте этических и мировоззренческих принципов физические испытания как бы уравнивались с нравственными. Уравнивались в том смысле, что любые трудности и удары судьбы должно было переносить мужественно, не падая духом и не теряя собственного достоинства.

Подобная сила воли и мужество определяются качествами личности, прежде всего. Но нельзя не заметить и совершенно определенной этической установки. Там, где честь являлась основным стимулом жизни, было необходимо самообладание. Например, следовало уметь подавлять в себе эгоистические интересы (даже вполне понятные и объяснимые), если они приходили в противоречие с требованиями долга. «Неудача, переносимая с мужеством», для Пушкина являла собой «великое и благородное зрелище», а малодушие было для него, кажется, одним из самых презираемых человеческих качеств.

Этические нормы тесно соприкасались с этикетными: демонстрировать чувства, не вписывающиеся в принятую норму поведения, было не только недостойно, но и неприлично. Умение скрывать от посторонних глаз «мелкие досады и огорчения» считалось обязательной чертой воспитанного человека. В духе этих требований дворянского ребенка воспитывали с раннего детства. Они были приучении превозмогать по мере сил страх, отчаянье и боль и стараться не показывать, как это трудно. Для этого требовалось не только мужество, но и безукоризненное умение владеть собой, которое достигалось путем длительного и тщательного воспитания.

Внешняя сдержанность и самообладание естественно увязывались с обостренным чувством собственного достоинства, с уверенностью в том, что демонстрировать свое горе, слабость или смятение — недостойно и неприлично. Воспитанный человек, во-первых, не обременяет окружающих своими личными неприятностями и переживаниями, а во-вторых, умеет защитить свой внутренний мир от непрошеных свидетелей.

Принятые формы поведения давали вполне широкий простор для самовыражения личности. При всем внимании к хорошим манерам, люди умные никогда не считали их чем-то самодостаточным. Жуковский, выделяя два рода светских успехов, один из которых основан на привлекательных, но поверхностных свойствах человека (приятном обхождении, остроумии, учтивости и пр.), а другой — на интеллектуальных и нравственных отличиях, отдает, безусловно, предпочтение второму.

Честерфилд, неустанно твердящий сыну о необходимости соблюдать все правила хорошего тона, подчеркивает, что главными качествами человека являются, конечно, честность и благородство, талант и образованность. Но в жизни необходимо обладать и некоторыми второстепенными качествами, — замечает он, из которых самое необходимое — хорошее воспитание, ибо оно «придает особый блеск более высоким проявлениям ума и сердца».

Правила хорошего тона не сводились к набору рекомендаций типа: в какой руке держать вилку, когда следует снимать шляпу и т. д. Разумеется, этому дворянских детей тоже учили, но подлинно хорошее воспитание основывалось на ряде этических постулатов, которые должны были реализовываться через соответствующие внешние формы поведения.

Дворянские дети, как и любые другие, прежде всего приучались к элементарным правилам гигиены. Честерфилд постоянно напоминает своему сыну о необходимости каждый день чистить зубы и мыть уши, содержать в образцовой чистоте руки и ноги и уделять особое внимание состоянию ногтей. По ходу дела он дает мальчику и такие советы: «Ни в коем случае не ковыряй пальцем в носу или в ушах, как то делают многие. (...) Это отвратительно до тошноты». Или: «Старайся хорошенько высморкаться к платок, когда к этому представится случай, но не вздумай только потом в этот платок заглядывать!» По мере того, как сын подрастал, отец начинал внушать ему более сложные истины. Теперь он убеждал юношу, что кичатся своим платьем, конечно, только «хлыщи», но воспитанный человек обязан думать о том, как он одет, просто из уважения к обществу.

Отношение к внешности и одежде носило не суетно-тщеславный, но эстетический, даже философский характер. Это был культ прекрасного, стремление найти изящную форму для всех проявлений жизни. С этой точки зрения, отточенные остроты и полированные ногти, изысканные комплименты и тщательно уложенные волосы — передавали дополняющими друг друга чертами облика человека, воспринимающего жизнь как искусство. Правила хорошего тона требовали, чтобы самый дорогой и изысканный наряд выглядел просто. Особое внимание уделялось украшениям: надевать слишком много драгоценностей считалось дурным тоном. Отметим, что «непристойной» считалась в хорошем обществе всякая открытая и нарочитая демонстрация богатства. Генри Пелем: «Одевайтесь так, чтобы о вас говорили не: «Как он хорошо одет!», но: «Какой он джентльмен!»

В. А. Жуковский отметил в своем дневнике следующий эпизод. «Великий Князь недослушал чтения; это было неприлично. Чтение не могло долго продолжаться. Если бы он дал мне его докончить, то доказал, что слушал с удовольствием. Такого рода принуждение необходимо: не подобно употреблять других только для себя: надобно к ним иметь внимание. А ко мне и подавно. Избави Бог от привычки видеть одного себя центром всего и считать других только принадлежностью, искать собственного удовольствия и собственной выгоды, не заботясь о том, что это стоит для других: в этом какое-то сибаритство, самодовольство, эгоизм, весьма унизительный для души и весьма для нее вредный». Этот моралистический пафос кажется неадекватным незначительному поступку воспитанника, но современники Жуковского, скорее всего, сочли бы его реакцию вполне естественной. Тенденция увязывать внешние правила хорошего тона с их этическим смыслом была широко распространена.

Жуковский: «Не подвергайте тех, кто вас окружает, чему-либо такому, что может их унизить; вы их оскорбляете и отдаляете от себя, и вы унижаете самих себя этим ложного превосходства, которое должно заключаться не в том, чтобы давать чувствовать другим их ничтожество, но в том, чтобы внушать им вашим присутствием чувство вашего и их достоинства».

Честерфилд: «Никогда не поддавайся соблазну, выставлять на показ слабости и недостатки других, чтобы поразвлечь общество или выказать свое превосходство. Помимо всего прочего, это безнравственно, и человек с добрым сердцем больше старается скрыть, нежели выставить напоказ чужие слабости и недостатки». Чванство и высокомерие считалось в аристократическом кругу безнадежно дурным тоном.

Подчеркнутое внимание к окружающим, отличавшее поведение светского человека, разумеется, было не в ущерб его заботе о собственном достоинстве, к которому дворяне относились с такой щепетильностью. Но именно чувство собственного достоинства и заставляло их вести себя внешне очень скромно. По обыкновению, это правило хорошего тона имело определенные этические и психологические основания.

Пушкин, рассуждая о пользе придворного этикета, сравнивал его с законом, определяющим обязанности, которые следует выполнять, и границы, которые нельзя преступать. «Где нет этикета, там придворные в поминутном опасении сделать что-нибудь неприличное. Нехорошо прослыть невежею: неприятно казаться и подслужливым выскочкою». Это рассуждение правомерно распространить и на этикет светского общества вообще. В самом деле, точное знание, как и в каком случае следует поступать, избавляет человека от опасности оказаться в неловком положении, быть неправильно понятым.

Готовясь к жизни в свете, дворянский ребенок должен был приучаться выражать любые чувства в сдержанной и корректной форме. С. Л. Толстой вспоминал, что самыми серьезными проступками детей в глазах их отца были «ложь и грубость», независимо от того, по отношению к кому они допускались — к матери, воспитателям или прислуге.

И нравственные нормы, и правила хорошего тона, естественно усваивались дворянскими детьми прежде всего в семейном кругу. Разумеется, нельзя подводить под один шаблон все дворянские семьи, отношения внутри каждой из них определялись, естественно, личными качествами ее членов. Но все же во всем многообразии дворянского семейного быта просматриваются некоторые общие черты. С одной стороны воспитание ребенка совершенно беспорядочно: няни, гувернеры, родители, бабушки и дедушки, старшие братья и сестры, близкие и дальние родственники, постоянные друзья дома — все воспитывают по своему усмотрению и по мере желания. С другой стороны, он вынужден подчиняться единым и достаточно жестким правилам поведения, которым, сознательно или неосознанно, учат его все понемногу.

Послушание родителям, почитание старших выступали в качестве одного из основополагающих элементов. В почитающей традиции дворянской семье авторитет отца был безусловным и не подлежащим обсуждению. Открытое, демонстративное неподчинение воле родителей в дворянском обществе воспринималось как скандал. Определенные нормы делали запретным открытое проявление неуважения к родителям даже при отсутствии у детей истинной привязанности к ним. Пушкин, например, имел основания для критического отношения к своим родителям и никогда не был к ним по-настоящему близок. При этом ни одного плохого слова или поступка по отношению к родителям он не допустил. Помимо личных нравственных качеств здесь, видимо, сыграло свою роль и твердое представление о том, что иное поведение было бы недопустимо и просто неприлично.

Отношение к детям в дворянской семье с сегодняшних позиций может показаться излишне строгим, даже жестким. Но эту строгость не нужно принимать за недостаток любви. Высокий уровень требовательности к дворянскому ребенку определяется тем, что его воспитание было строго ориентировано на норму, зафиксированную в традиции, в дворянском кодексе чести, в правилах хорошего тона.

Хотя многие дети учились дома, день их был строго расписан, с неизменно ранним подъемом, уроками и разнообразными занятиями. За соблюдением порядка неотступно следили гувернеры. Завтраки, обеды и ужины проходили в кругу всей семьи, всегда в определенные часы. Н. В. Давыдов вспоминает: «Хорошие манеры были обязательны; нарушение этикета, правил вежливости, внешнего почета к старшим не допускалось и наказывалось строго. Дети и подростки никогда не опаздывали к завтраку и обеду, за столом сидели смирно и корректно, не смея громко разговаривать и отказываться от какого-нибудь блюда. Это, впрочем, нисколько не мешало процветанию шалостей, вроде тайной перестрелки хлебными шариками, толчков ногами и т. п.

Обратившись к мемуарам и к русской классической литературе, нетрудно убедиться, что, семейный дом для дворянского ребенка — это обитель счастья, с ним связаны самые лучшие воспоминания, самые теплые чувства. Не случайно для того, чтобы обозначить строгость предъявлявшихся к детям требований, приходится специально сфокусировать на ней внимание; авторы романов и воспоминаний, как правило, не придают этому значения. Видимо, если строгость не воспринимается как произвол и насилие, она переносится очень легко и приносит свои плоды.

Не стоит и говорить, что общие принципы воспитания давали прекрасные результаты в тех семьях, где ими руководствовались люди, обладавшие высокой культурой и человеческой незаурядностью. Один из таких примеров — семья Бестужевых. Михаил Бестужев пишет: «...прибавьте нежную к нам любовь родителей, их доступность и ласки без баловства и без потворства к проступкам; полная свобода действий с заветом не переступать черту запрещенного, — тогда можно будет составить некоторое понятие о последующем складе ума и сердца нашего семейства...» Старший из пяти братьев Бестужевых, Николай, человек редких душевных качеств, был у родителей любимцем. «Но эта горячая любовь, не ослепила отца до той степени, чтобы повредить мне баловством и потворством. В отце я увидел друга, но друга, строго поверяющего мои поступки».

В доказательство «всесильного влияния этой дружбы» Николай приводит следующий случай. Став кадетом морского корпуса, мальчик быстро сообразил, что тесные связи его отца с его начальниками дают возможность пренебрегать общими правилами. Постепенно Николай запустил занятия до такой степени, что скрывать это от отца стало невозможным. «Вместо упреков и наказаний, он мне просто сказал: „Ты не достоин моей дружбы, я от тебя отступлюсь — живи сам собой, как знаешь“. Эти простые слова, сказанные без гнева, спокойно, но твердо, так на меня подействовали, что я совсем переродился: стал во всех классах первым...».

«Родители вели нас так, что не только не наказывали, даже и не бранили, но воля их всегда была для нас священна, — вспоминала дочь Н. С. Мордвинова. — Отец наш не любил, чтобы дети ссорились, и, когда услышит между нами какой-нибудь спор, то, не отвлекаясь от своего занятия, скажет только: «le plus sage sède (самый умный — уступает) — и у нас все умолкнет».

Одобрение и наказание должны быть очень редкими, ибо ободрение — величайшая награда, а неодобрение — самое тяжкое наказание. Гнев отца — должен быть для мальчика потрясением, случаем, запоминающимся на всю жизнь, поэтому ни в коем случае нельзя обрушивать на ребенка гнев по несущественным поводам. Честерфилд, со свойственной ему точностью, сформулировал принцип отношения к детям, принятый в культурных дворянских семьях: «У меня не было к тебе глупого женского обожания: я всемерно старался сделать так, чтобы ты заслужил ее».

Пытаясь определить, что есть истинная воспитанность, Честерфилд сравнивал ее с некой невидимой линией, переступая которую, человек делается нестерпимо церемонным, а не достигая ее — развязным или неловким. Тонкость состоит в том, что воспитанный человек знает, когда следует и пренебречь правилами этикета, чтобы соблюсти хороший тон. Хорошее воспитание призвано упрощать, а не усложнять отношения между людьми.

Умение держать себя — из тех умений, что передается только из рук в руки, путем наблюдения и непроизвольного подражания, впитывания в себя атмосферы той среды, где это умение было развито до уровня искусства.

Естественность и непринужденность, с которой светские люди выполняли все требования этикета, была результатом целенаправленного воспитания, сочетавшего в себе внушение определенных этических норм и усердную тренировку. Как известно, человек хорошо воспитанный не будет откусывать от целого бифштекса или облизывать пальцы, даже если он обедает в полном одиночестве. Помимо прочего, в этом есть и элемент тренировки: правила хорошего тона должны стать привычкой, выполняться машинально. Соответствующие привычки прививались с раннего детства, и рядом с каждым дворянским ребенком неизменно присутствовал гувернер или гувернантка, бдительно следящие за каждым его шагом.

«Едва летом, на даче, могу подышать свободно и весело, да и тут мешает мне теперь мадам Поинт: все ходит за мной и говорит: „Держи спину прямо. Не говори громко. Не ходите скоро. Не ходите тихо. Опускайте глаза...“ Да к чему это?.. Хоть бы поскорее быть совсем большой!» — негодует юная героиня повести В. А. Сологуба «Большой свет». Но зато, когда нетерпеливый питомец вырывался наконец из-под опеки madame или monsieur, в свои 16-17 лет он не только свободно говорил по-французски, но и легко, автоматически выполнял все правила хорошего тона.

Чтобы держаться свободно, уверенно и непринужденно — светскому человеку нужно было уметь хорошо владеть своим телом. В этом отношении особое значение имели уроки танцев. Танцам обучали всех дворянских детей без исключения, это был один из обязательных элементов воспитания. Сложные танцы того времени требовали хорошей хореографической подготовки, и потому обучение танцам начиналось рано (с пяти-шести лет), а учителя были очень требовательны.

Если небольшой бал устраивался в родительском доме, дети 10-12 лет не только присутствовали на нем, но и танцевали вместе со взрослыми. Знаменитый «первый бал» в жизни дворянской девушки, строго говоря, не был первым; к 16-17 годам, когда ее начинали «вывозить», она прекрасно умела не только танцевать, но и вести себя в специфической обстановке бала.

С. Н. Глинка, вспоминая о своем учителе танцев, господине Нодене, писал: «Ремесло свое он почитал делом не вещественным, но делом высокой нравственности. Ноден говорил, что вместе с выправкою тела выправляется и душа. Ю. М. Лотман писал: «Способность споткнуться связывается не с внешними условиями, а с характером и воспитанием человека. Душевное и физическое изящество связаны и исключают возможность неточных или некрасивых движений и жестов».

Чтобы вести себя так, как подобает светскому человеку, юный дворянин должен был еще и преодолеть стеснительность — мучительное чувство, так свойственное подросткам. Уверенность в себе зависит от многих обстоятельств, но какое-то значение имеют, очевидно, и прямой призыв верить в свои возможности, и убеждение в том, что это гарантирует нужный результат.

В конце 1940-х годов на одной из постоянных баз геологических экспедиций был исключительно грязный общественный туалет. Но, разумеется, не это, привычное для всех, обстоятельство привлекло общее внимание, а то, что на базу, в составе одной из экспедиций, должен был приехать потомок древнего княжеского рода. «Мы-то, ладно, потерпим, — шутили геологи, — но что будет делать Его светлость?!» «Его светлость», приехав, сделал то, что многих обескуражило: спокойно взял ведро с водой, швабру и аккуратно вымыл загаженную уборную.... Это и был поступок истинного аристократа, твердо знающего, что убирать грязь — не стыдно, стыдно жить в грязи.

Нам стоит попытаться осознать жизнь русского дворянства частью своего собственного прошлого. Быть может тогда и в нас, как в толстовском мальчике, отзовется прочный и строгий, исторически сложившийся строй той жизни и удержит от отчаянных и неправильных поступков.

***

А что касается книг... Вы знаете, какие книги читали в то время дети? На самом деле, читали те же книги, что читали их матери, а матери в то время зачитывались рыцарскими романами, где доблестные рыцари спасали прекрасных дам. Не всегда, может быть, с точки зрения литературы эти романы хорошего качества, но всегда очень красивы, полны историй любви, приключений. Читали те книги, которые мы тоже читаем. Например, Сервантес «Дон Кихот», Даниэль Дефо «Приключения Робинзона Крузо».

Братья Муравьевы вспоминают, что, прочитав эту книгу, они настолько загорелись приключениями, что решили сбежать из дома на остров Сахалин, который им казался необитаемым, и там жить как робинзоны. Очень популярным было и такое произведение как «Детский Плутарх», это даже не одна, а серия книг. Кто такой Плутарх, знаете: это древнеримский историк, который оставил огромное количество жизнеописаний великих людей: римских императоров, полководцев, героев. Детский Плутарх, потому, что те же самые биографии написаны для детей, адаптированным языком. Книгами этими зачитывались, особенно мальчики, идеал римского воина, римского героя, для них был тем идеалом, на котором они воспитывались в жизни.

Характерен один пример. Будущий декабрист Никита Муравьев, тогда еще маленький мальчик, Никитушка, 6 или 7 лет на детском балу у танцмейстера Иогеля, (знаете, что кроме взрослых балов дворян, были балы специально организованные для детей, чтобы они привыкали к взрослой жизни). И вот на таком балу Никитушка маленький стоит в сторонке с совершенно серьезным видом и не танцует. Маман, естественно, встревоженная, подходит и спрашивает: «Никитушка, почему ты не танцуешь?» А Никита гордо говорит: «А разве Аристид и Катон танцевали?» Но мама была находчивая и сразу ответила: «Ну, в твоем возрасте, наверное, танцевали». И только после этого Никитушка идет и танцует.

Он еще маленький мальчик, ну, что в 6-7 лет можно знать о своей жизни? Он еще не знает, кем он будет, но он уже точно знает, что он будет таким, какими были прославленные римские герои. И это действительно так, потому что сразу за этими событиями следует война 1812 г. Наполеон вторгается в Россию, и Никитушка, он еще мал, ему 13 лет, сбегает из дома, находит где-то карту России, идет к Кутузову, чтобы проситься в действующую армию. Зачем-то он захватывает с собой список имен французских генералов. Где-то в лесах под Можайском его ловят крестьяне, думая, что это французский шпион, (в то время маленького дворянина было очень трудно отличить от француза), и отправляют к генерал-губернатору, где мама его спасает. Но это не важно. Важно другое — что у Никиты, у его сверстников было какое-то особенное детство, поскольку они с самого детства понимали, что смерть не страшна, все римские герои умирали героически. Самое страшное в жизни человека — это обесчестить свое имя и потерять собственное достоинство.

Очень часто задают вопрос: а не очень ли мы идеализируем дворян? Мы ведь прекрасно знаем другие, обратные примеры совсем недостойного поведения: были и помещики-самодуры, и предатели, подлецы, знаем прекрасно и не очень умных офицеров, и много других примеров. И даже более того — таких было больше, чем тех, о которых мы говорим. И все же я возьму на себя смелость решить, что мы сегодня будем ориентироваться на более достойные примеры. Во-первых, по той причине, что само воспитание дворянина, сама его жизнь, была нацелена на идеал. Я не знаю, как тогда это называлось, сейчас это называется «общественное мнение».

Общественное мнение было четким: если предательство, трусость, недостойное поведение, то это осуждалось всеобще. И, наоборот, поощрялось всячески поведение, достойное имени дворянина. И давайте подумаем, откуда мы знаем обо всех недостатках дворян, откуда мы знаем обо всех болезнях, язвах этого сословия? От тех же дворян и знаем. От дворянских писателей, от Фонвизина, от Пушкина, от Толстого, от Грибоедова. Говорит это только об одном — что это сословие прекрасно знало все свои пороки и недостатки, и не только прекрасно знало, но, что очень редко наблюдается сейчас, было у них огромное желание справиться с этими недостатками, болезнями сословия. И они всячески к этому стремились».

Любовь и честь как семейные ценности

Изучая эмоциональные аспекты семейных взаимоотношений в русской дворянской среде XIX века, можно увидеть, что такая общечеловеческая ценность как любовь, а так же понятие о чести, присутствуют в отношениях между мужем и женой, родителями и детьми, братьями и сестрами вопреки сложившейся патриархальной традиции. Хочется отметить, что патриархальный семейный строй хоть и подразумевал иерархию в отношениях, отнюдь не отличался суровым деспотизмом и холодностью. Многие дворянские семьи строились на любви и взаимопонимании. Просто любовь имела разные формы в семейном представлении. Одними она воспринималась как проявление заботы друг о друге, другими как сердечное, либо страстное влечение, а иногда и просто дружеское чувство. Отношение к дружбе в семье было очень серьезным.

Уважающий себя дворянин должен был иметь круг приличных друзей, и помимо этого, участвовать в формировании круга друзей своей семьи. В вопросах дружбы родительское слово играло ключевую роль и, если юноша мог обойти его, находясь на службе или учебе, за пределами отчего дома, то девушка, находящаяся под постоянным присмотром, в вопросах дружбы полностью зависела от родительской воли. Супруга имела относительную свободу в отношениях с друзьями, но опять же, круг ее знакомых должен был быть одобрен супругом.

С середины XIX века, благодаря новым идейным течениям, взгляды на любовь и дружбу у нового поколения дворян, несколько изменились. В отношениях появилась свобода выбора и свобода чувств, на которую родители теперь уже не влияли .

Проблематика изучения эмоционального фона внутрисемейных отношений в контексте истории социального развития дворянского сословия на протяжении XIX века, сопряжена с постановкой ряда важных вопросов.

Как прививались представления об отношениях в семье? Почему так высоко ценилась фамильная честь, состоявшая из совокупности репутаций всех членов семьи?

Не секрет, что дворянская ментальность формировалась благодаря строго регламентированному образу жизни. Поэтому отношения и чувства, каким либо образом отходящие от общепринятых норм, в светском обществе не поощрялись.

Интересно, что большинство мемуаров содержат довольно сдержанное описание чувств. Но факт того, что чувства эти все же присутствуют, неоспоримо доказывает - дворянская семья в своих отношениях руководствовалась и эмоциональными мотивами.

Довольно часто любовь как лейтмотив для вступления в брак, характерна для мужчины, а для женщины таковым является уважение к будущему супругу и воля родных.

А.Я. Бутковская пишет в воспоминаниях о своем супруге и развитии их предсвадебных отношений:

«Н.Я. Бутковский был, бесспорно, умный человек и приятный собеседник, он нравился моим родным и, не смотря на свои сорок лет, мог понравиться всякой девушке...

Он заинтересовался мною и, желая завязать покороче знакомство с ученой дикаркой, свел разговор на любимую мною тему...

Разговор вышел самый оживленный...

Этот пролог, однако, скоро привел нас к дружбе, а затем и к сватовству»

М.Ф. Каменская пишет о том, что будущий муж также через дружеские беседы завоевал ее сердце. Однако, помимо супруга, у нее были чувства к его другу, с которым судьбе неугодно было их соединить: «И хоть я всю жизнь мою сохранила теплое чувство к Нестору Васильевичу, но уже главное место в сердце моем занял Каменский»

В дворянской среде первой половины XIX века господствовало два взгляда на любовь. Любовь – добродетель и любовь - чувство. Представления о любви идеальной во многом черпались из книг того времени.

Литература показывала красивую платоническую любовь, тайные свидания, пылкие признания, мечты о совместном будущем. «Бедная Лиза» Н.М.Карамзина, «Евгений Онегин», «Дубровский» А.С. Пушкина, «Ася» И.С.Тургенева и многие другие произведения рисуют образ жертвенной любви, любви бескорыстной, но наталкивающийся на преграды в виде сословных условностей и от того гибнущей.

Дворянское общество не отрицало любовь, а, наоборот, восхищалось этим чувством, но как неким абстрактным, идеализированным явлением.

А.Х. Бенкендорф в своих воспоминаниях пишет о том счастье, которое ему даровала взаимная любовь с супругой, и что доверие, поддержка в их отношениях есть наивысшая ценность семьи.

Дворянин и известный публицист А.И. Кошелев в своих записках, так описывал отношения и разрыв с Александрой Осиповной Россет (Смирнова-Россет):

«На вечерах у Е.А.Карамзиной познакомился я с девицею Россет и страстно в нее влюбился. Мы виделись с нею почти ежедневно, переписывались и наконец, почти решились соединиться браком. Меня тревожила ее привязанность к большому свету, и я решился написать к ней с изъяснением страстной моей к ней любви, но и с изложением моих предположений насчет будущего. Я все изложил откровенно; и она ответила мне точно так же; и наши отношения разом и навсегда были порваны. Несколько дней после того я был совершенно неспособен ни к каким занятиям; ходил по улицам как сумасшедший, и болезнь печени, прежде меня мучившая, усилилась до того, что я слег в постель»

Хотелось бы отметить, что для первой половины XIX века мужские мемуары гораздо насыщеннее описанием чувств, нежели женские.

Любви как таковой в семье не учили, о том, как «правильно» себя вести и выражать свои чувства заботилась воспитательная наука. Любовь вытекала из уважения, либо виделась в самопожертвовании и заботе.

Именно в заботе выражалась любовь между родителями и детьми. О любви говорить детям, было не принято. Родительская любовь выражалась в их поступках, направленных на обеспечение достойного будущего их детей.

М.С. Николева в своих воспоминаниях пишет о том, что родители заботились о ее чести и благосостоянии, не баловали ее, но и не давили. Общались душевно, но не без уважения.

М.Ф. Каменская в своих воспоминаниях описывает, с какой любовью и добротой относился к ней отец после смерти маменьки и старшей дочери. Он посвятил себя ей, не женился, часто гулял с ней и выделял вечера для общения, заботился о ее выходе в свет и даже не стал неволить ее с замужеством, желая ей лишь счастья.

Не все родители, однако, понимали значение слова «забота».

А.П. Керн в своих воспоминаниях писала об ужасном «самодурстве» отца, который обращался с ней, словно с вещью, постоянно наказывал и проявлял недовольство.

М.С. Николева так же писала о том, как некая вдова по фамилии Кутузова, невзлюбила одну из собственных дочерей, всячески это демонстрируя (переселила девочку жить в переднюю, к слугам).

Можно прийти к выводу, что понимание любви в дворянской семье первой половины XIX века, а так же проявление этой любви, зависело от родительского мировоззрения, от личных качеств каждого из членов семьи и атмосферы, царящей внутри домашнего пространства. Любовь, сообщенная родителями детям, привносилась теми в созданные ими семьи.

По оттенкам и смыслам, любовь в дворянском понимании разделялась на женскую, материнскую, мужскую и отцовскую. Женская любовь подразумевала под собой жертвенность во имя интересов будущей семьи, материнская – жертвенность во имя интересов детей. Именно женская любовь несет заботу о семье. Мужская любовь подразумевает под собой чувство. Мужчина может позволить себе брак по любви, может позволить себе сердечные мечтания, страстные ухаживания и романтические подвиги во имя дамы сердца. Отцовская любовь строится и на чувстве сердечном и на чувстве долга. Отличие от женской любви состояло в том, что в своих чувствах мужчина сам себе хозяин.

Во второй половине XIX века ситуация меняется. Теперь и женщина может быть хозяйкой своих чувств.

На портале интернет сайта Самарского литературного музея, в 2014 году открылась виртуальная выставка «Неугомонное сердце: Кровь и любовь в письмах одного дворянского семейства» , в которой рассказана история

любви матери писателя Алексея Толстого - Александры Леонтьевны и мелкопоместного дворянина Алексея Аполлоновича Бострома.

Известно, что после 8 лет брака с графом Николаем Александровичем Толстым и рождения 4 детей, Александра Леонтьевна принимает решение оставить семью и начать новую жизнь с человеком, который близок ей по духу и стремлениям .

Ее законный супруг – граф Толстой, любил ее, но не понимал ее интересов и, жил в соответствии с кодексом чести дворянина. На лицо типичный патриархальный брак, в котором Александра Леонтьевна была несчастна.

А.А. Бостром относился к типу «нового человека»: либерал, увлеченный идеями социального переустройства, прогрессивного ведения хозяйства, земской деятельностью.

Именно с ним Александра Леонтьевна хочет построить семью, основанную не только на любви, но и на совместном труде на благо общества, семью, которая могла бы стать примером отношений нового типа.

Но окончательное решение пожертвовать детьми, общественным положением, уважением родственников и друзей, ради настоящей любви и подлинного женского счастья, было принято после двух лет метаний, нелегких размышлений, попыток идти на компромиссы.

Историю Александры Леонтьевны можно охарактеризовать как символ эпохи, когда женщина и ее чувства выходят на первый план, по сравнению с традициями. Жертвенность в женской любви присутствует, но теперь она жертвует ни личным счастьем ради сословных предписаний, а честью и положением в обществе, ради личного счастья.

Желание счастья себе, своим детям и близким – характерная черта семейных отношений второй половины XIX века, отличающая новое дворянское поколение. Любовь становится более открытым чувством в семье.

Если любовь как семейная ценность претерпела изменения в мировоззрении общества, то дворянская честь – как семейное достояние оставалась наивысшей сословной добродетелью вплоть до крушения Российской империи.

Дворянская честь - это индивидуальные или официальные взгляды дворян на свой служебный и общественный долг, на свое положение в государстве и на социальной лестнице, на незыблемость своих привилегий и прав.

Честь - комплексное этическое и социальное понятие, связанное с оценкой таких качеств личности, как верность, справедливость, правдивость, благородство, достоинство. Честь может восприниматься как относительное понятие, вызванное к жизни определёнными культурными или социальными традициями, материальными причинами или персональными амбициями. С другой стороны, честь трактуется как изначально присущее человеку чувство, неотъемлемая часть его личности.

Словарь В. И. Даля, определяет честь как «внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистую совесть», и как «условное, светское, житейское благородство, нередко ложное, мнимое» .

Долгом любого дворянина было не только сохранить свою честь и честь семьи, но и защитить ее в случае посягательств извне. Отсюда появляется институт дуэли в дворянской среде.

Интересно, что дуэли в первой половине XIX века были запрещены законом, но, как и в брачном законодательстве, дворяне решительно этот запрет обходили.

Русский дворянин жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как подданный государя, он подчинялся законам, но как человек дворянского сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести.

Что включала в себя честь? Прежде всего, репутацию - создавшееся общее мнение о достоинствах и недостатках кого-либо, господствующее в обществе. Запятнать свою репутацию для представителя дворянства означало нарушить моральные устои, установленные своим сословием, выставить на всеобщее обозрение свои недостатки и аморальное поведение.

Однако репутации могли угрожать и извне. Сплетни, слухи, оскорбления, обман, дружба с ненадлежащими людьми, неприличные намеки и ухаживания в любовной сфере, заигрывания и флирт с людьми, состоящими в браке, все это бросало тень на доброе имя дворянина. Причем, ни того, кто является зачинщиком, а того, против чьего имени направлен злой умысел . Очиститься в глазах общества, можно было только лишь при помощи честного поединка, т.е. дуэли, с обидчиком.

Дуэль была условием для постоянного поддержания чувства чести в дворянстве, позволяла дворянину ощутить свою честь, проявить себя как личность, продемонстрировать свое благородство, смелость, свои умения и т.д.

Институт дуэли поддерживал у дворян чувство ответственности за собственные поступки и вместе с тем, служил напоминанием дворянам о конечности их карьеры, семейного счастья и жизни; вместе с парой дуэльных пистолетов дворянин готовил письма к близким и завещание.

Разобрав понятие дворянской чести и дуэли, можно перейти к рассмотрению чести семейной.

Семейная честь являла собой общее представление о благородном дворянском семействе в обществе, которое формировалось на основе поведения членов семьи, а также, основываясь на их заслугах перед отечеством. Можно добавить, что семейная честь это и представления, сформировавшиеся у членов семьи о своем роде и фамилии.

Неуважение к семье, родовому клану, любому его члену расценивалась как личное оскорбление. Особенно остро, естественно воспринималась обида, нанесенная родственнику, который сам не мог потребовать удовлетворения, - покойному предку, старику, ребенку, женщине.

Честь незамужней женщины защищалась ее братьями, отцом или женихом.

Настоящая драма разразилась между дворянскими семьями Новосельцевых и Черновых в 1824 году. Ее описывает в «Рассказах бабушки» Е.П. Янькова:

«Сын Новосельцевой, по имени Владимир, был прекрасный молодой человек, которого мать любила и лелеяла...

Познакомился он с какими-то Черновыми (будучи на службе в Петербурге). У этих Черновых была дочь, особенно хороша собою, и молодому человеку очень приглянулась; он завлекся, и, должно быть, зашел так далеко, что должен был обещать на ней жениться...

Стал он просить благословения у матери, та и слышать не хочет...

Молодой человек возвратился в Петербург, объявил брату Черновой что мать не дает согласия. Чернов вызвал его на дуэль...

Новосельцев был убит»

На самом деле, оба участника дуэли нанесли друг другу смертельные ранения.

Следует заметить, что подобные истории были редкими. Отказ от женитьбы наносил урон семейной чести, но не столь угрожающий, чтобы драться из-за этого на дуэли.

Гораздо чаще дуэли возникали для того, чтобы защитить честь супруги, так как любые отношения мужчины с замужней женщиной, выходившие за рамки приличия, потенциально представляли угрозу для ее чести и чести мужа. К угрозе могли отнести как неловко сказанную фразу, легкий флирт, так и попытки уединиться с дамой, увезти ее, компрометировать письмами и подарками, оскорблять ее, разглашая интимные тайны, либо распуская пикантные сплетни. Причем, если сплетни распускает дама, то ответственность за это будет нести ее супруг.

В этом состояла еще одна особенность семейной чести - ответственность членов семьи за поведение друг друга.

В том случае, если причиной дуэли становилась доказанная супружеская неверность жены, оскорбителем считался любовник жены, его и надлежало вызвать. В случае неверности мужа за честь жены мог вступиться любой из её ближайших родственников.

Однако в дуэльных кодексах содержался прямой запрет вызывать на дуэль близких родственников, к которым относились сыновья, отцы, деды, внуки, дяди, племянники, братья. Двоюродный брат уже мог быть вызван. Также категорически запрещались дуэли между кредитором и должником .

В центре дуэльной жизни всегда были бретеры. Это скандалисты, забияки, цель которых была спровоцировать дуэли. В России, где на протяжении почти двух веков царил культ поединков, но не было дуэльного кодекса, бретеры считались носителями этих норм поведения .

Бретерами слыли известные личности А. Якубович, К.Рылеев, А. Бестужев, граф Ф. Толстой (Американец), князь Ф. Гагарин. Черты «бретерного» поведения, несомненно, заметны в некоторых дуэльных историях А. Пушкина.

Среди гвардейской молодежи Михаил Лунин считался одним из самых отчаянных бретеров и опасных дуэлянтов. Он беспрерывно «школьничал», дразнил начальство, дерзил императору и цесаревичу, вызывался драться с ними на дуэли за честь своего полка .

Бретеры негласно считались серьезной угрозой семейной чести.

Во второй половине XIX века дуэльная практика пошла на спад. Защита семейной добродетели по-прежнему находилась в руках мужчин, но нравы больше не требовали кровавого поединка, за оскорбление семейной чести, ограничиваясь лишь общественным осуждением. Однако в случае с А. Л. Толстой дело могло окончиться трагически:

«Через месяц Толстой (граф Н.А., законный супруг) приехал в Николаевск и передал Бострому (любовнику жены) вызов на дуэль, от которой тот отказался. 20 августа (1 сентября) 1882 г. на станции Безенчук, Толстой, ехавший в поезде Самара-Санкт-Петербург, увидел, как его жена и Бостром садятся в поезд. Он нашёл их в купе 2 класса и выстрелил в соперника, ранив его»

После этого случая брак супругов, был официально расторгнут. Каждый из них получил возможность соединить свои судьбы с более подходящими им людьми. Николай Александрович в 1888 году женился на вдове штабс-ротмистра, Вере Львовне Городецкой, а Александра Леонтьевна воссоединилась со своим возлюбленным А.А.Бостромом.

Помимо института дуэли, щепетильный характер носило отношение семьи к тем своим родственникам, которые запятнали фамильную честь в ситуации, не подразумевающей дуэльного разбирательства. Например – участие в заговоре, ссылка, лишение дворянского достоинства и т.п.

Для подобных случаев существовал обычай «отреченья» родных и общества от человека, опозорившего свою семью и свое сословие.

« ...следуя за своими мужьями (речь идет о женах декабристов) и продолжая супружескую с ними связь, они естественно сделаются причастными к их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаваемы не иначе, как женами ссыльно-каторжных...»

Не редко описывают в своих воспоминаниях дворяне случаи, когда родители отрекались от детей, пошедших против их воли, лишали их наследства.

И.В.Кретчмер, чья мать вышла замуж против родительской воли, и тем самым навлекла на себя гнев семьи, долгие годы не могла вернуться к родителям, упорно отвергавшим ее письма с просьбой о прощении.

Оставшись без мужа (тот умер вскоре после женитьбы), с маленьким ребенком на руках, она едва сводила концы с концами.

На протяжении XIX века семейная честь свято оберегалась. Отвергнутые семьей и обществом, пребывали в плачевном положении, особенно женщины.

Знаменитая «Анна Каренина» Л.Н. Толстого как нельзя лучше рисует картину понятий о семейной чести второй половины XIX века.

Анна Аркадьевна своим уходом от мужа к молодому любовнику, подрывает не только свою честь, но и честь семьи. Разумеется, строгий, воспитанный в лучших дворянских традициях супруг, не только ей этого не прощает, но и не соглашается отдать сына, даже не соглашается на развод. Светское общество перестает принимать Анну, и прежняя, насыщенная жизнь, пусть и без любви, канет в прошлое, а в настоящем останется суровая реальность.

Дворяне, в особенности женщины-дворянки, опорочившие честь семьи, или не сумевшие найти в жизни счастье, либо боролись за свое положение в этом мире до конца, либо погибали.

«Началась эпидемия самоубийств, и самое страшное - не только среди дворян и интеллигенции; стрелялись, топились и вешались купцы, крестьяне, рабочие. Это особенно тревожило.

8 апреля 1874 годя стало известно, что покончил самоубийством камер-паж пажеского корпуса. Он вел буйный образ жизни, кутил, и его из корпуса исключили. Отец прислал ему из Москвы «сердитое письмо», после этого юноша застрелился. В Тифлисе покончила самоубийством дочь полковника, богатая, образованная, любимица семьи. В Шавлях умертвила себя любимая жена заседателя Тельшевской полиции. В Петербурге девушка покончила самоубийством от безнадежной любви к человеку, с которым не была даже знакома»

Не менее трагичны истории, описанные в журнале «Голос», так же за 1874 год:

« 1 октября застрелился какой-то поручик, по фамилии Моровой, сорока лет. Осталась записка: причина моей смерти - азартная игра...

10-го октября, вечером, был найден повесившимся в своей комнате сын тайного советника Сергей Фанстель 15 лет...

Отставной унтер-офицер Васильев женился на вдове, у которой была дочь шестнадцати лет. Он влюбился в падчерицу, но та не ответила ему взаимностью. В ночь на 11 октября Васильев выстрелил в нее из револьвера и сам застрелился»

Боязнь быть отвергнутым, неважно кем, обществом, родными, возлюбленными – одна из самых навязчивых фобий у дворян. Оттого, семейные ценности были тщательно регламентированы, а семейная честь яростно оберегалась. Дворянское сословие редко прощало предательство своих интересов и норм, поэтому дворянская семья выступала гарантом «приличного поведения» всех своих членов, от мала, до велика.

Можно сделать вывод, о том, что чувства в дворянском сословии играли далеко не главную роль. На первом месте всегда оставались долг и честь. В этом дворяне видели особенность своего сословия.

Мельчайшие детали безупречного поведения и правильных мыслей, прививались дворянам с самого детства и по традиции, родители и многочисленный штат гувернеров, нянек, учителей, должны были зорко за этим следить.

На следующей странице:

Честь - общеславянское. Образовано от чьсти, чьту - "почитать, читать, считать". Форма чьсти восходит к *čьt-ti, в которой сочетание tt в результате диссимиляции изменилось в ст, и далее к *kьt-ti, родственного лит. skaitýti - "читать", др.-инд. citti- - "мысль". Та же основа выступает в читать, чтить, считать, чёт (четное число).

То, что мы сегодня называем честью - внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть и т.п. - в древности имело сугубо материальное основание - богатство, имущество, скот. Боги наделяли человекабогатством и одновременно - уважением, почитанием окружающих. Имущество честного человека можно было сосчитать. Одновременно имущество было своего рода открытой книгой, в которой были "записаны" славные дела земледельца, воина, пирата, вора; имущество было "книгой", которую можно было прочитать.

"Рабство у греков во многом было ритуальным, а не каким-нибудь чисто экономическим институтом. Скорее уж символическим институтом, хотя бы в том смысле, что для греков оно проводило границу между готовностью человека в любой момент положить жизнь за свое достоинство и отсутствием этого, но тогда человек - раб. Гераклит говорил: "Война (Полемос) - отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других - людьми, одних творит рабами, других - свободными"(В 29). А мир есть постоянная война. То есть, даже в пустяках существует постоянное решение вопроса - готов ли я умереть за свою свободу. Это очень простая вещь и заметна даже в любой уличной драке или по тому, что происходило в концентрационных лагерях, где политические заключенные или духовные люди сталкивались с уголовниками. Уголовники отступали только в одном случае: когда они чувствовали, что из-за пустяка человек был готов положить жизнь. А положить жизнь действительно трудно, потому что вроде бы речь идет о пустяке: ну дали тебе пощечину. Какое, кажется, это имеет значение по сравнению с той книгой, которую ты можешь написать завтра или послезавтра. Но ведь нужно, чтобы эти "завтра" или "послезавтра" у тебя были.[...] Например, один из стоиков говорит (потом это повторит Плотин), что злые царствуют в силу трусости своих подданных, и это справедливо, а не наоборот. То есть, если ты добр, справедлив и хорош, если ты так о себе думаешь, то сумей отстоять себя в драке" 1 .

"В России дворянское понятие о чести и о бесчестии во внятном обличии появилось в послепетровские времена. Честь времен местничества вырастала из сознания незыблемости места рода и человека в государственной структуре. Боярину или дворянину допетровских времен в голову не приходило смывать оскорбление кровью на поединке или просто демонстрацией своей готовности убить или умереть ради чистоты репутации. В этом не было нужды. Государство регулировало отношения между подданными. И не потому, что оно было сильнее и зорче, чем после Петра. Наоборот. А потому, что благородные подданные больше доверяли государству и традиции и меньше связывали понятие чести со своей личностью. Если одному боярину за обиду выдавали другого головой - он считал себя удовлетворенным, хотя его заслуги в происходящем не было никакой. Все делала упорядоченность представлений о сословной ценности рода и человека. И потому в Уложении царя Алексея Михайловича вообще не упоминалось наказание за дуэль, а провозглашалось нечто иное: "А буде кто при царском величестве выймет на кого саблю или иное какое оружие и тем оружием кого ранит, и от той раны тот, кого он ранит, умрет, или в те же поры он кого до смерти убьет, и того убийца за то убийство самого казнити смертию. А хотя буде тот, кого тот убийца ранит, и не умрет, и того убийца по тому же казнити смертию".

Тут главное - обнажение оружия в присутствии государя, то есть более важен факт оскорбления величества насилием в его присутствии, чем факт схватки и ее результат. И речь идет здесь отнюдь не о дуэлях в точном смысле слова, а о любом вооруженном инциденте в соответствующей обстановке.

Петр мечтал о невозможном: о самостоятельных, инициативных людях - гордых и свободных в деловой сфере и одновременно - рабах в сфере общественной. Но ощущать личную ответственность за судьбу государства и быть при этом его рабом - немыслимо. В умах и душах русских дворян многие десятилетия шла борьба двух этих взаимоисключающих начал. Эта борьба привела к образованию внутренне свободного дворянского меньшинства. Появление дуэлей в России было неотъемлемой частью бурного процесса образования дворянского авангарда.

Право на поединок, которое, несмотря на жестокое давление власти, отстаивало послепетровское дворянство, становилось сильным знаком независимости от деспотического государства. Самодержавие принципиально претендовало на право контролировать все сферы существования подданных, распоряжаться их жизнью и смертью. Дворянин, оставляя де-факто за собой право на дуэль, резко ограничивал влияние государства на свою жизнь. Право дуэли создавало сферу, в которой были равны все благородные, вне зависимости от знатности, богатства, служебного положения. Кроме, разве что, высших служебных степеней и членов императорской фамилии. Хотя в декабристские времена и это оказалось небезусловно.

Право на поединок стало для русского дворянина свидетельством его человеческого раскрепощения. Право на поединок стало правом самому решать - пускай ценой жизни - свою судьбу. Право на поединок стало мерилом не биологической, но общественной ценности личности. Оказалось, что для нового типа дворянина самоуважение важнее жизни.

Но именно самоуважение вовсе и не нужно было государству. Самоуважение несовместимо с самоощущением раба. Проницательный Петр понял и предусмотрел возможность появления дуэлей и их реальный смысл. "Патент о поединках и начинании ссор" в "Уставе воинском" появился раньше, чем поединки успели сколько-нибудь распространиться в России. Петр явно ориентировался на германское антидуэльное законодательство. В конце XVII в. в Германии был издан имперский закон, грозивший дуэлянтам смертью через повешенье с конфискацие имущества. Во Франции дуэль была объявлена оскорблением величества. В Уставе Петра сказано: "Если случится, что двое на назначенное место выедут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет, без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых докажут, смертию казнить и оных пожитки описать... Ежели же биться начнут, и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены да будут". С течением времени эти положения Устава еще более ужесточаться (что свидетельствует о малоэффективности запрета на поединок): теперь повешение грозило уже только за вызов на дуэль; если же поединок состоялся, дуэлянтов должны были повесить за ноги.

[...] Право на дуэль, вопреки мнению Екатерины II, в конечном счете оказалось отнюдь не слепым подражанием Европе, а потребностью общественного самоутверждения, средством защиты своей личности от всеобъемлющих претензий деспотического государства. [...] Для человека дворянского авангарда ценность собственной личности была связана с сознанием ответственности за судьбу страны и государства. Человек дворянского авангарда защищал не только и не столько свое самолюбие, сколько свое достоинство человека определенной позиции. Он осознавал себя защитником и средоточием идеи независимости. Недаром в "Медном всаднике" Пушкин поставил рядом "независимость и честь" 2 .

Во время гражданской войны, отец сестры моей матери, И.П.Антропов, был награжден орденом Красной Звезды фактически за дуэль. Часть, которой он командовал, должна была занять городок. Силы его соединения и соединения оборонявшего городок белых были примерно одинаковыми, и чтобы не положить в бою своих людей, два командира решили дело дуэлью. Белые отошли.

1. Мамардашвили М. Лекции по античной философии. М., 1997, с.294-5
2. Гордин Я. Право на поединок. Л., 1989, с.262-268